Франсуа Озон поворачивает время вспять и переписывает сам себя: будучи семнадцатилетним подростком он прочел роман Эйдана Чемберса «Станцуй на моей могиле», вышедший несколькими годами ранее. Британский писатель в начале восьмидесятых одним из первых заговорил на книжных страницах о подростковой однополой любви и поисках самоопределения. Озон в книгу влюбился, загорелся идеей ее экранизировать и даже начал писать сценарий: спустя почти 36 лет юношеская мечта стала явью.
Другая явь поджидает Алекси (Феликс Лефевр) — начались каникулы, и он застыл на пороге новой жизни: его ждет либо литературный класс и продолжение учебы, либо
métro, boulot, dodo (буквально «метро, работа, дом» — присказка, которой французы емко клеймят тиски рутины). Но это только впереди, а пока ему принадлежит каждая песчинка на Нормандских пляжах, каждое дуновение ветерка под парусом и пьянящая эйфория собственной юности. Когда над головой сгустятся тучи, а лодка перевернется, на море начнутся два шторма сразу — из ниоткуда, deus ex machina, появится загадочный и улыбчивый Давид (Бенжамен Вуазен): справляться со стихией молодости им придется уже вдвоем. Но перед этим Алекс предупредит каждого зрителя лично, бесстыже глядя в камеру: эта история о трупе, и Давид финальных титров не увидит. Увы.
Раскрывая одну интригу, сквозящую ореолом неизбежной смерти, Озон сразу подбрасывает другую, позволяя сюжету забежать вперед (хронология дробится на «до» и «после») — за что же юный мальчуган оказался в полиции в шаге от суда и следствия? Обложка романа-первоисточника опустит и ее, но не в загадке дело. А в загадочности и в то же время простоте устройства любого организма, где лето — маленькая жизнь. Все истории о трех месяцах (в данном случае о шести неделях) тепла и бессонных ночей обладают магией вакуумного пространства. Не в смысле безвоздушного — ветра в юных головах всегда предостаточно, речь о герметичности этого аквариума, в котором бурлит и плещется молодая кровь. Весь мир сужается до пляжа и трех улиц, пары человек, парка аттракционов и отблесков солнечных зайчиков на мотоциклетном шлеме, а уровень драматичности разгоняется в секунду до вселенских загадок мироздания.
Озон немного лукавит, озвучивая историю сбивчивыми переливами голоса Алекса за кадром, тем самым отдавая ему роль автора повествования. На деле же рассказчик — сам режиссер, а фильм — ностальгическая проза его юности, которая осталась где-то в том лете, когда ему в руки и попался тот самый роман. Озон не торопится терзаться вместе со своими мальчиками (которыми, впрочем, он бесконечно любуется), а, сохраняя дистанцию и здравый рассудок, смотрит за их мятежной мукой влюбленности со стороны. А, как известно, на расстоянии драмы выглядят комичнее, пусть от этого не лишаются ни искренности, ни очарования.
Глядя на самого себя издалека, Озон пересматривает и собственные фильмы: в короткометражном «Летнем платье» 1996 года угадывается тот же треугольник — он, он и вдруг она. Да и так любимые кинематографистами последних лет 80-е — не столько срез эпохи в этом лете, а скорее декоративный задник юности. Стряхнув пыль и огрехи десятилетия, Озон слагает свои цветастые восьмидесятые, которые будут отличаться от прочих: в других глазах — другие воспоминания. Само название фильма похоже на подпись к фотографии в запылившемся альбоме: «Лето’85». Листая его страницы, Озон невольно процитирует и сцену дискотеки из подросткового хита тех лет «Бум» с Софи Марсо, и в исполнителе главной роли, дебютанте Феликсе Лефевре, найдет своего Ривера Феникса, а во взрослении — «Останься со мной» Роба Райнера. И даже год судьбоносного лета сдвинется с первоначального 1984-го ради песни — «Inbetween Days» The Cure вышла в 1985-м.
Но во флере сладостных воспоминаний найдется место и для нюансов и незримых сносок: смертность, противостоящая бессмертию первой любви — не только метафорические полярности, терзающие поэтов и художников веками, но и буквальное приземленное чувство тревоги. В 80-х Францию настигла эпидемия СПИДа, став неприглядной изнанкой однополой (и не только) любви. А потому Давид — не только символ жизни, идеализированного чувства и мифическое совершенство сродни статуи Микеланджело, но и искра реальной опасности — действительно, смертельной.
Озон разбавляет ностальгией квинтэссенцию ярких образов (чего стоят только мамы мальчишек), трафаретов и ситуаций, какими они запомнились и отразились в восприятии его, его героя или даже автора романа: память — величина переменная, но история ценна словами ее рассказчика. Когда все уже случилось, только и остается вспоминать, пересказывать, писать книги и снимать фильмы — а что было на самом деле, никто все равно не узнает.
«Лето’85» — кино упоительное и раздражающее в равной степени. Осенью’20 куда проще купить билет на фильм, чем на самолет, и пока пляжи Нормандии особенно далеки (это и раздражает), фильм Озона — лучшая путевка на море.
